Тибет наизнанку
Тема, конечно, на острие ножа, с путешествиями связана косвенно, но именно в путешествиях, пытаясь понять, как сформировалось сознание тех или иных народов, я постепенно приходил к этому выводу. Связка религии и веры – один из столпов, на которых строилась и продолжает строиться история человечества. Поэтому, приезжая в новую страну, я сначала читаю об её истории, а потом наблюдаю за отношениями людей, религии и веры. Это о многом может поведать, может объяснить поведение и поступки людей.
Тибет – мировой центр буддизма. Монастыри, разбросанные по склонам гор, – оплот религии и веры для местного населения. Тысячи паломников приходят за сотни километров, ложатся на дорогу перед Дворцом Потала – резиденцией Далай-ламы, с искренней верой совершают ритуал, вверяя себя высшей силе. Таким я ожидал увидеть Тибет, и таким он мне предстал в первое утро после моего ночного прибытия, тогда в 2006 году. В путешествиях на время я становлюсь сторонним наблюдателем, пытаясь понять, почему эта страна именно такая сейчас, через что прошли все эти люди, и почему они действуют именно так, что они чувствуют, куда стремятся, во что верят, на что надеются.
Так и в Лхаса. Но, видимо, по отношению к Китаю и Тибету мои ожидания и представления были слишком идеализированы. Уже в следующие несколько часов моих блужданий и наблюдений всё перевернулось, исказилось. Здесь, как и везде, где я побывал, религия и вера – две сводные сестры, совсем непохожие друг на друга, но зачастую неотличимые. Но в Лхаса, в те годы, это различие оказалось неприкрытым, не завуалированным, практически оголённым. С одной стороны - вера – это бедняки, лежащие перед святынями, отдающие все свои самые сокровенные мысли и все сбережения. С другой стороны – религия – институция, использующая веру - тихо, красиво. Политически-корректно создающая на вере богатство. Это монахи, кричащие на бедняка, за то, что он преподнёс слишком мало денежных пожертвований. Конечно, не всё чёрное и белое, не везде и вся, но пишу только о том, что видел сам.
Первым делом я проник во дворец Потала. Именно проник, потому как на тот день был достигнут лимит посетителей, и за небольшую сумму юаней меня впустили в боковую калитку царского дворца. Этот левый пропускной пункт работал, как хорошо налаженный бизнес, возможно, даже на половину официально.
О дворце Потала можно написать очень много, так я и сделаю в другой раз, но самое противоречивое впечатление оставил порой слишком яркий контраст опять же религии и веры. Купюры, торчащие из всех щелей святынь. Монах, надрывающийся над стоящим на коленях сухим старичком. Тот вытаскивает из грязного порванного кармана деньги, отдаёт, высыпает мелочь из другого кармана. Монах сгребает, собирает и уходит недовольный. А на фоне замерли в веках огромные золотые ступы-гробницы Далай-лам. Занавес.
Конечно же, сюда стоит замешать и вторжение Китая в Тибет и всю эту бессмыслицу и ужасы, происходящие в течении прошлого века в этой огромной, когда-то мудрой стране, сломавшие миллиарды людей – это всё чувствовалось и здесь. Люди медленно поднимаются с колен и пытаются, как можно быстрее, приспособиться к новой жизни, к новым возможностям. Они не сдались, они готовы учиться, они очень уверенно и с надеждой смотрят в будущее, но раны кровоточат и будут напоминать о себе ещё долго.
Продолжая исследовать, я поднимаюсь в монастырь за окраиной Лхаса. Опаздываю, они закрываются для паломников, но меня впускают. Монахи перестают скрываться и выходят заниматься своими обычными делами. Путаясь в полуразваленных лабиринтах стен, встречаю молодого монаха – открытый, искренний, улыбчивый - почему-то мне кажется, что надежда только на него, что именно он сможет быть не таким религиозно-испорченным, быть, в первую очередь, человечным, без поисков выгоды, с искренней верой в то, чему он посвятил свою жизнь. Возможно, только смены поколений способны искоренить то, что высечено историей в сердцах и сознании людей.
На самом верхнем уровне монастыря, расплывшегося по пологому скату горы, в деревянном сарае спряталась кухня. Огромный закопчённый котёл, гигантская деревянная кухонная утварь – как в доме у великана. Приготовить на сотню монахов – дело, видимо, не шуточное. Хожу, оглядываюсь, всё, как из другого мира. На котле надпись, призывающая заплатить за возможность фотографировать. Котёл обклеен купюрами. Обходя котёл, вижу троих пожилых монахов. Наклонившись над четырьмя до краёв наполненными деньгами большими коробками, они ловко шевелят пальцами, пересчитывая купюры. Я стою, немного ошарашен, как будто меня облили холодной, грязной водой. Я снова не готов к таким контрастам. Они не замечают меня, переговариваясь, продолжают слюнявить пальцы и перелистывать купюру за купюрой, как страницы святого писания. А когда один из них обращает на меня внимание, быстро накидывает куртку на коробки, и все дружно, как гуси, начинают шикать и шипеть в мою сторону, жестами показывая, чтобы я убирался. Я извиняюсь и ухожу. Занавес.
Помню, что шёл и размышлял, наивно пытаясь удержать и сохранить яркое видение, с каким я прибыл в эти чудесные земли. Люди, с которыми мне удалось здесь познакомиться и условия, в которых они живут, религия, которая высится на ними – это два разных мира, которые мне так и не удалось сложить в своей голове в единую гармоничную картину.
Меня успокоили горы, вид реки в долине, облака, до которых можно было дотронуться рукой. Несколько часов трекинга и мысли разложены по полочкам, выводы сделаны и записаны на диктофон. Сейчас, через 12 лет, прослушивая записи, понимаю, что моё мировоззрение уже основательно избавилось от иллюзий, многое изменилось в моей жизни, многое я понял и осознал с тех пор, и я снова собираюсь посетить Тибет, чтобы увидеть и понять, насколько за это время изменился он.
